Что рассказывать детям о своей болезни и зачем
Мир меняется. В 20 веке открыто говорить о смертельных заболеваниях и о раке в том числе было не принято: даже врачи пытались скрывать диагноз от больного. В семьях произносили вполголоса расплывчатое: "эта болезнь".
Такая привычка имела свои последствия. С одной стороны, люди не встречались с теми чувствами, пережить которые были не в силах. Сохраняли свой привычный баланс. Может быть, чаша страдания и горя сильно перевешивала, но тянуть эту ношу было привычно и вообще по-другому – это как? Кто не попробовал, тот не знает, и страшится, вдруг станет еще хуже.
С другой стороны, неизвестность таинственного диагноза пугает больше, чем реальный факт. Тревога неадекватно возрастает и становится разрушительной силой для отношений. Чувства застывают, капсулируются и, как пробка бутылку, закрывают выход вообще всех эмоций.
Такое случается и со взрослыми, и с детьми. Обычно даже совсем малыши понимают, что в жизни семьи происходит что-то выходящее за рамки обычного. А сейчас вообще у всех есть интернет и детки постарше начинают искать ответы в поисковиках. Они остаются одни на один со своими пугающими мыслями. Им тяжело. Но как разговаривать с детьми и что обсуждать – непонятно, правда?
Чтобы стало понятнее, мы хотим с вами поделиться своим опытом. Мы – это три женщины, три психотерапевта.
Светлана лечилась от туберкулеза и разговаривала об этом с сыном-подростком. Наталья болела раком одновременно с мамой, которая тоже болела раком. Анна – дочь болевшей раком мамы и мама собственных двух деток. Мы будем с вами откровенны и надеемся, вам это поможет.
Светлана Килару, психотерапевт, специализация в гештальт-терапии: Простые инструкции хорошо структурируют мир ребенка, он понимает, что прямо сейчас мама не умирает
Говорить с ребенком о происходящем, конечно, важно, только надо учитывать контекст: сколько ребеночку лет, что вообще происходит, какая степень болезни. Когда мама теряет стабильность, мир ребенка, естественно, начинает колыхаться. Поэтому важно его стабилизировать, а не расшатывать еще больше, обращать внимание на то, чтобы не переложить на ребенка часть своего страха.
Для этого нужно принимать свои чувства и не бояться своего страха, своих слез, не убегать куда-то в комнату, чтобы закрыться и там плакать, чтобы ребеночек ничего не слышал, - вот чем больше она наводит такой туманности, тем сильнее тревога ребенка.
Хорошо если мама будет находить поддержку где-то еще: в терапевтической группе, у подруг, родителей, мужа, друга, с которыми она сможет разделять свои трудные переживания. Тогда она сможет быть с ребенком устойчивой, транслировать, что даже будучи не здоровой, она остается в семье, в контакте с близкими. Да, у нее трудное время сейчас, и что-то может быть нелегко, и она может плакать и бояться, но это нормально.
Человек вообще способен выносить страх, это часть инстинкта самосохранения, и, может, очень важно, чтобы мама с ребенком побоялись вместе. Но все зависит от того, сколько ребенку лет. Если 5 лет, можно рисовать страхи, и гладить по головке, и говорить, что я тоже боюсь. Если ему 14, то это другая история.
А что было у меня? Я сказала своему сыну, не могла не сказать, потому что меня увезли на скорой, я задыхалась, у меня была жидкость в легких 2 литра, я чуть не умерла, поэтому он не мог не знать, что я заболела. Но он впал в такое оцепенение, так сильно испугался, что даже не приходил ко мне в больницу. Меня это встревожило, испугало, обидело.
Потом я вышла из больницы и оказалась дома, мы снова были вместе в нашей обычной среде. Я сказала ему, что мне нужна помощь. Мне, действительно, нужна была помощь любого, кто мог ее оказать. Мне было трудно дойти до диспансера и обратно, и я просила, чтобы он мне помогал. Так он стал чувствовать, что он мне нужен, и, когда он помогает, страх становится меньше. Мы можем переживать, быть открыты своим чувствам, когда делаем что-то вместе, такова природа человека.
Сын ходил со мной на химию. Я ему говорила, что конкретно делать. Простые инструкции хорошо структурируют мир ребенка. Появляется понимание, что, даже если мама болеет, то она не умирает прямо сейчас.
Ему разрешалось со мной подниматься, там такой дневной стационар: приходишь, ложишься и начинают капать химию. Работает телевизор. Он садился рядом, искал мне передачи или подбирал музыку, чтобы я слушала плейер. Это ему нравилось. "Тебе рок поставить или попсу? Что тебе сегодня пойдет на химии?". Потом мы шли гулять по Фонтанке и пешком домой. Сын держал меня за руку, чтобы не штормило от тошноты.
Он много шутил, показывал мне простые вещи: голубей, утки прилетели на Фонтанку. Я говорила: "У меня такое заболевание, что я не знаю, чем все закончится". Он все отрицал, говорил, что это невозможно, я это обсуждать даже не хочу. И я понимала, что нет необходимости давить: "Да нет, послушай, я могу умереть". Это было бы странно. Ему тогда было 15 лет.
Вот иногда спрашивают: а зачем говорить ребенку о болезни? Вот он живет, у него свой мир: влюбленность, школа, экзамены. Конечно, у каждого есть свой мир, но есть и общий мир, который называется "семья". В этом мире сейчас происходит событие, оно угрожает целостности семьи. Если я буду уходить в свой мир и "оберегать" ребенка от переживаний, не буду делать явным то событие, которое сильно влияет на меня, человека, который является создателем этого мира, то мы все вместе попадаем в нестабильное поле. Это медвежья услуга.
Я говорила, что в нашем мире происходит сейчас событие, которое на тебя все равно влияет, потому что мы – вместе. Так мы развиваем в ребенке сочувствие и сострадание, принятие материнской уязвимости. Ребенок взрослеет в этом. Сын сказал мне, что очень повзрослел за эти два года.
Наталья Кундрюкова, гештальт-терапевт: Я предпочла провести время так, чтобы после не сожалеть
Расскажу про свой личный опыт, опыт взрослой дочери, мама которой заболела раком. Мне было чуть за 40, маме – 72. Мы жили в разных городах, на расстоянии 1000 километров друг от друга, но заболели в один год. Поразительное совпадение.
Моя диагностика в Москве прошла стремительно. Ее – в Ростовской области – тянулась довольно долго. Я уже начала лечиться и все откладывала сообщение о своем диагнозе, чтобы мама прошла обследование до конца, не срывалась с места и не ринулась мне на помощь. Она была именно такой, готовой на все ради детей.
Молчание тяготило меня и я с нетерпением ждала момента, чтобы рассказать ей о случившемся. Откладывать пришлось довольно долго.
Мама не хотела знать даже свой собственный диагноз. Здесь стоило бы поставить грустный смайлик. Когда ее врач собралась сообщить заключение, мама просто набрала мой номер и передала трубку врачу. Я выслушала: рак, нужна срочная операция.
Спросила: «Мама, а ты не хочешь знать, что у тебя?». Она ответила неопределенно, мол, надо прооперироваться и там посмотрим.
Пришлось сосредоточиться на оперативных вопросах и перенести задушевные разговоры на неопределенное «потом».
Я закончила свое лечение через два месяца после маминой операции, при встрече спросила: «А давай сходим на реку, погуляем?». Мы сели на скамеечку и я бережно рассказала, что у меня тоже рак. Мама окаменела, замкнулась. Честно, я была готова к такой реакции, я ведь хорошо знала свою маму. «Ничего, переварит, отойдет, и выстроим отношения чуть по-новому», - решила я. Так и вышло.
Поизучав историю болезни и поговорив с врачами, я поняла, что еще на 20 лет жизни мамы рассчитывать не приходится. Два-три года от силы. Нет, конечно, надежда умирает последней… Но я предпочла все-таки провести это время так, чтобы после ни о чем не сожалеть.
Это важный момент. Я прямо выделила время, села и подумала, о чем бы я сожалела, если бы не сказала ей при жизни, и стала это говорить. Что люблю ее. Что она мне много дала. Что она – чудесная мама и я очень рада, что родилась именно у нее.
Мы жили, созванивались каждый или почти каждый день, я прилетала к ней в гости и помогать. Она потихоньку оттаяла и, насколько могла, делилась своим переживаниями. Могла она не много – старшая дочь в семье военного поколения, она привыкла к сдержанности, и к тому, чтобы заботиться о других, а не о себе. И даже этого немногого, в чем она смогла измениться, хватило для более нежных, принимающих отношений, чем были раньше.
Мама умерла через два года. Успела завершить все дела и сделать распоряжения. Все это время мы были близки, и я провожала ее в последний путь без надрыва, со светлой грустью, зная, что мы успели все друг другу сказать.
Анна Шишковская, психолог: Годами жить в неведении, тревоге и с чувством вины тяжелее, чем знать правду
Я сама уже была мамой, когда узнала, что у моей мамы рак. Она сообщила мне это через несколько дней, после того как узнала сама. За что я ей очень благодарна, поскольку предшествующее диагнозу время она чувствовала себя плохо. И когда причина стала ясна, напряжение от неизвестности исчезло.
Теперь перед мамой стояла задача: сражаться с болезнью. Это был ее путь, а что могла делать я - быть рядом, поддерживать, помогать, разговаривать, держать за руку. Не так уж мало, если подумать. Но несмотря на то, что мои отношения с мамой были достаточно близкими и доверительным, я столкнулась с очень непростой для себя ситуацией. С невозможностью поддержать маму.
На вопрос «Как ты себя чувствуешь?», она всегда отвечала: "Нормально". Принимать помощь отказывалась, а если и соглашалась, то испытывала много неловкости и неудобства. Было несколько нелегких разговоров, инициированных мной, прежде чем мама начала говорить правду про себя. Это принесло большое облегчение нам обеим. Ей больше не нужно было притворяться, а мне - догадываться.
Она стала принимать помощь, просить о ней, говорить о себе. Я понимала, что не могу избавить ее от болезни, и потому мне было очень важно оказаться хоть чем-то ей полезной. Хотя, конечно, она все равно берегла меня. И в свою последнюю ночь настояла на том, чтобы я ушла домой. Наверняка не случайно.
Я часто встречаю такую историю: мама заболела, близкое окружение в курсе, но ребенку никто ничего не говорит. Берегут. Не хотят расстраивать. Боятся, что не справится. Причем, это проделывается в отношении детей любого возраста. Даже уже выросших, имеющих свою семью.
На мой взгляд, это очень жестокая позиция. У меня не вызывает сомнения, что рассказывать о своей болезни детям непременно стоит. И вот почему.
Во-первых, психика ребенка очень пластична, со многими ситуациями дети справляются куда лучше взрослых. Не стоит недооценивать их способности к адаптации. Во-вторых, дети чувствительны к эмоциональному состоянию значимых взрослых. Они могут не понимать происходящее, но чувствовать, что что-то идет не так. Это может привести к ухудшению психологического состояния: ребенок и сам становится тревожным, агрессивным, подавленным. Здесь очень велик риск, что ребенок решит, будто это он во всем виноват. Это из-за него маме так плохо. И мало шансов, что он придет и расскажет об этом. Просто будет жить дальше с разъедающим изнутри чувством вины.
Вот поэтому задача взрослого - объяснить, что происходит на самом деле. Постараться найти простые, понятные слова. Рассказать о болезни, о том, что такое рак и откуда он берется, поделиться планами на лечение и выздоровление. Объяснить свое эмоциональное состояние: сказать, что вам сейчас трудно, вы устаете, у вас мало сил.
Это трудный разговор в первую очередь для родителя. Но поверьте, годами жить в неведении, тревоге и с чувством вины куда тяжелее. В конечном итоге, обоим он может принести облегчение. Ребенок наконец понимает, что же происходит на самом деле. А у взрослого больше нет нужды притворяться, что все хорошо, скрывать и лгать. Это означает, что те силы, которые вы раньше тратили на то, чтобы «держать лицо» и «не проболтаться», теперь можно направить на борьбу с болезнью.
Все, написанное выше, верно и в отношении уже выросших детей. С той только разницей, что взрослый ребенок часто имеет возможность реально вам помочь. Вниманием, временем, действием, деньгами, словом…
Полагаю, стоит говорить ровно столько, сколько ребенок может понять в силу возраста. Стоит это делать тогда, когда первый шок от известия уже миновал. Хорошо, если кто-то из близких взрослых будет присутствовать при разговоре. И если вы понимаете, что пора сказать, а нужных слов подобрать не удается - всегда можно обсудить такую сложность с психологом.
гештальт-терапевт,
специально для Marlett